Проблема мышления
Классическое определение мышления гласит, что оно есть – познавательная деятельность человека, тогда как познание есть процесс приобретения знаний о явлениях и закономерностях объективного мира. То есть, мышление это то, что позволяет нам получать знание и информацию о таких объектах, свойствах и отношениях окружающего мира, которые не могут быть непосредственно восприняты нами. То есть, мышление это то, что позволяет проникнуть в недоступные непосредственному восприятию свойства вещей и событий объективного мира.
Следовательно, продуктом результатом мышления является умозаключение, понимание, определение. Мышление, говорят психологи, есть «высшая» функция встречи с реальностью, тогда как ощущение и восприятие – «низшие» функции встречи с ней, они есть и у животного. Многие называют мышление сущностным свойством человека. Чаще всего это связанно с именем Декарта: «Я мыслю, следовательно, существую». Но, тот же Декарт рекомендовал заниматься лишь впечатлениями, то есть – чистым восприятием. Почему?
Потому что ему было известно, что мы мыслим не только с целью познания, существует и иная функция мышления. Интеллект или операционное мышление действительно служат задачам проникновения в мир, с той или иной степенью проницания, но ведь есть еще и так называемое «речевое мышление», фокус активности которого сосредоточен не на проникновении в суть вещей объективного мира, а в собственный мир проживаемых состояний. Можно ли это так же назвать процессом познания? Вряд ли. Классическое определение не учитывает этого.
Выготский, Валлон, Пиаже изучая мышление, выяснили, что оно берет свое начало в практике общения ребенка с теми, кто его окружает, т.е., внешнее общение становится общением внутри субъекта, «речью для себя». «Речь для себя» по сути – «общение во мне». Тем самым, мыслительный процесс это не только анализ и синтез, но и «общение». То есть мышление не есть исключительно познавательная деятельность, но и деятельность общения. Все эти исследователи были едины в своем мнении о том, что речевое мышление или «речь для себя» – след внешнего общения, и имеет принципиально то же строение. Это очень важное заключение.
Речевым мышлением правят чувственно-волевые тенденции, а не логические или познавательные, как в случае операционного мышления. В своей «эгоцентрической речи» или «речи для себя», предвестнике речевого мышления, ребенок усердно старается приспособиться к проявлениям взрослого и его сателлитов в себе. Он стремится в «речи для себя» приспособиться к проявлениям взрослого, который «поселился» в нем. Именно так эгоцентрическая речь становится речевым мышлением. То есть, речь, обращенная к другому лицу, через долгий период (5-6 лет) явного или заметного извне, существования «эгоцентрической речи», становится речевым мышлением, функция которого остается все прежней – общение, отношение с родительской фигурой.
По своей функции «речь для себя» является аккомпанементом, сопровождающим обыденную жизнь человека, а плазмой речевого мышления является «общение», которое берет свое начало в действительном опыте общения. Это значит, что опыт раннего общения остается действенным фактором распознания, именно «речью для себя», всей последующей текущей, именно проживаемой, действительности. В речевом мышлении обнаруживает себя «диалог», который наполнен смысловым напряжением, поскольку является выражением ценностных ориентаций и предпочтений всех «участников» ранней коммуникации.
Человек реагирует на происходящее с ним и умом и проживаемым состоянием. Но это разные планы реагирования. Мы нацелены мыслью распознать проживаемое нами состояние, но это далеко не всегда удается. А когда удается – то это чудо (Лосев). Дело в том, что чаще всего мы оказываемся в сетях прошлого определения и понимания. То есть прошлое понимание «вскрывает» или «покрывает» собой текущее проживаемое нами здесь и сейчас состояние. Так наши состояния (единственные факты жизни), зачастую оказываются неузнанными, проигнорированными, отклонёнными в отражении мыслью.
Суть проникновения в мир таким существом как человек, состоит в том, что он на явления мира накладывает сетку внутренних структур мышления и восприятия. Поэтому отражение объективного мира происходит лишь «задом наперед» (Щедровицкий): уготовленное отражает действительное. То есть, не объективное, а затем субъективное, а наоборот, субъективное наполняет объективное, или прошлое структурирует настоящее. Таков механизм, обеспечивающий связность и структурность процесса отражения мира таким существом как человек. И через восприятие и через мышление, хоть это и разные планы отражения.
Итак, по большей части наши мысли генерируются в нас в виде своих же собственных дубликатов (Мамардашвили). Следовательно, мы, чаще всего, мыслим уже не раз помысленное. Тогда понимание может оказаться псевдопониманием. Я, мог бы понять то, что сейчас происходит со мной, что я действительно проживаю, а место уже занято прошлым пониманием. Эту проблему можно назвать «проблемой повторяемости» или «проблемой отчуждения от действительного» – когда в человеке воспроизводятся и воспроизводятся прошлые понимания и восприятия, к действительному мало, или никак не относящиеся.
Кроме того, мыслимые формулировки часто подменяют нам наше действительное положение, проживаемое нами. Возможность распознать мыслью актуально проживаемое, вовсе не гарантированно. Мыслимое (мышление) и проживаемое (восприятие) могут быть, как обычно и бывает, рассогласованны друг с другом. Мысль, умозаключение, часто не в силах распознать проживаемое. Мы пытаемся обнаружить себя и свои состояния в мыслимых определениях, но проживаемое нами состояние – единственно натуральный факт жизни, может остаться без них, либо получить несоответствующие им определения. Клягес полагал даже, что ум является началом враждебным жизни и разрушающим её, когда социальное тотально порабощает естественное, а значит, и саму жизнь. Он считал, что наша способность мыслить до прискорбного ограничена, потому как наши переживания все так же остаются сокрытыми от нас саваном мистификаций. Ленг также считал, что способность свежо или подлинно проживать мир, никак не связана со способностью мыслить. Все дело в том, что область переживания независима от области мышления. Фантазия, допустим, модальность переживания, а не мышления.
Итак, в своем умопостижении, структура которого мне вовсе не очевидна, я иду и прихожу к какому-то умозаключению. Как я к нему прихожу мне неизвестно. Откуда я иду, мне также не может быть известно. И в этом конечном факте постижения, я, почему-то, не нахожу, не обнаруживаю соответствия мыслимого определения проживаемому мной состоянию, или другими словами, я чужд собственной мысли. Она не соответствует, либо чужда моему текущему состоянию. Что руководит моим умопостижением – резон, идея, смысл, познание? Чей резон? Мой? Так ли это очевидно? Или иначе: мышление – это что? процесс? результат? деятельность? Если деятельность, то чья деятельность? Субъекта, конечно же. Моя деятельность. Но, могу ли я быть так в этом уверен, если мне известно, что мое речевое мышление или «речь для себя» дело рук как минимум двоих: меня и того с кем я общаюсь. Ведь есть и его позиция, его мотив и его намерение.
Насколько же мое переживание вообще умопостигаемо? Или, иначе, насколько мои мысли, в их наиболее интимных проявлениях, являются отражением того, что я действительно проживаю? Вот основной вопрос, на который необходимо дать ответ. Ведь если человек не находит своим насущным проживаниям мыслимых определений, он встает на путь вечного «скитальца». Проживаемое человеком состояние – есть единственно истинное положение его в мире. Другой истины у человека нет. Как нам помыслить то, что мы действительно проживаем: вот основная проблема мышления.
Наше по-настоящему подлинное пребывание в жизни есть прерогатива бытия, а не умопостижения. У мышления и бытия различные планы осуществления себя. Мышление пытается объяснить нам в своих выводах, что с нами случилось или случается, а это крайне проблематично. Мышление скроено, сшито из иной материи, чем наше текущее переживание. Оно лишь пристраивающаяся рационализация. Оно всегда домысливание и примысливание. Оно в большей мере, обосновывает себя не фактами проживаемого, а фактами опыта, логики, правила. Оно пользуется уготовленными формами распознания действительности. То есть, оно воспроизводит себя, на основе уготовленных форм, а не на основе насущно проживаемой действительности.
Текущий, проживаемый мною, факт жизни ухватить чем-либо, кроме как самим проживаемым состоянием невозможно, даже самой проникновенной мыслью он не раскрываем, и уж тем более не фиксируем в определении. Жизнь нельзя зафиксировать – она течет. Мамардашвили: «Почти любое другое явление можно ухватить точечно, а жизнь – нельзя». Проживаемый факт жизни, мы, разумеется, можем попытаться описать, но это будет не то, что есть он сам, а обычно мы подуманное отождествляем с проживаемым, несмотря на то, что это только вербальная копия проживаемого факта, а не сам факт.
Восприятие и мышление
Восприятие и мышление – два канала коими мы вхожи в мир. Восприятие отражает мир непосредственно, а мышление уже опосредствованно. При этом важно понимать, что восприятие, ничуть не менее сложное отражение мира, хоть и предполагается, что мышление своей собственной активностью обнаруживает свойства объектов недоступных непосредственному восприятию. Кроме всего важно следующее: и деятельность мышления, и деятельность восприятия не наблюдаемы и не руководимы субъектом мышления (восприятия). И то и другое отражает действительность в сложных связях, недоступных нашему наблюдению.
И восприятие, и мысль как формы отражения действительности обеспечивают нашу связь с окружающей действительностью. Иными словами, они вводят нас в мир. Но, каждый по-своему. И мышление, и восприятие есть результат деятельности. Но, опять-таки, чьей деятельности? Мыслимое нами значение, которое мы полагаем как данность себе, может оказаться продуктом чужой позиции или действия в нас, которая и не наша, и не уместна для настоящей актуальной действительности. Гурджиев вообще предлагал не отождествлять себя с собственным мышлением. Он предлагал относиться к своим умозаключениям, так как если бы они принадлежали кому-то другому. Мне кажется, что это я сам распознаю мир, а в действительности за этим стоит «злой гений» говорил Декарт.
Получается, что суть восприятия или мысли лежит и не в той вещи, которую мы воспринимаем или мыслим, и не в воспринимающем мыслящем субъекте, то есть не во мне. Подобное утверждение, естественно, кажется мистическим и неправдоподобным. Ведь как можно утверждать, что что-то во мне, мне не принадлежит. Как можно принять за очевидное, что восприятие и мышление существуют не в границах моей кожи, а в чем-то внешнем по отношению ко мне.
Процесс мышления не процесс, а структура, говорит Щедровицкий. В структуре, в отличие от процесса, начало и конец, не имеют свойств начала и конца. В мышлении сосуществуют разнонаправленные движения и силы, и подходить к мышлению как к процессу, как к последовательности операций, линейно следующих друг за другом, не правомерно. Все, что обыденно делает человек, все вроде бы раскладываемо во времени, а когда мы говорим о мышлении, или восприятии, то они оказываются вневременными. Каждая структура дана нам мгновенно во всей совокупности своих элементов и систем. Их деятельность осуществляется как бы перпендикулярно к горизонтали очевидного для нас мира событий.
Есть «внешнее» время, в котором разворачиваются мировые события, а есть время «внутреннее», в котором производят сами себя мышление и восприятие, как структуры. Строго говоря, общая психология изучает лишь «внешнее» время мышления, мышление как процесс. Поэтому Пятигорский и настаивал: «Я не уверен, что теория мышления придет из философии, но абсолютно уверен, что она никогда не придет из психологии».
Вектор структуры мышления вертикален по отношению к горизонтали очевидной нам реальности, то есть на горизонтали реального времени он – точка. Работу мышления нельзя наблюдать. Мышление предстает нашему наблюдению в своей уже свершенной полноте. Нам не дано наблюдать производство собственного мышления, как и восприятия. Внешний мир движется по реальным временным точкам, а вертикально, во всех этих точках, сознание, мышление, восприятие уже полностью выполнено (Мамардашвили). Структуру своего мышления человек не может видеть, а потому идентифицирует себя как ее организатора.
«Трансцендентальное, — говорит Мамардашвили, — есть вертикаль по отношению к причинной линии последовательности и смены». Если эту вертикаль «развернуть» как веер, который своим основанием, соприкасается с линией протяженности нашей жизни, то нам, в развороте веера, предстанет рисунок «внутреннего движения», который и «творит» нас. Там нам предстанут, в развернутом виде, упакованные, былые истории, которые действенны, именно они организуют собой проживаемую нами жизнь. Мамардашвили: «Тайна нашего мышления заключена в некотором инородном элементе, который связан с нашим прошлым существованием, то есть с нашей вплетенностью в те события и обстоятельства, в игру которых мы были когда-то включены». И еще: «Не живем ли мы в мире только следов от совершившихся когда-то, один раз и очень давно, действий? Для Декарта принцип непрерывности держится на постоянном воспроизводстве акта творения. Декарт вводит категорию вечных актов, или актуально вечных действий, и приводил паскалевскую фразу об агонии Христа, что в это время нельзя спать. Имеется в виду, что это — вечное событие, о котором нельзя сказать, что оно уже свершилось. Это не вечность во времени. Это совершенно другой срез, где временные термины не годятся, потому что внутри смысла самого этого акта нет временных различений — «до» и «после». Настоящее, прошлое и будущее неделимы в точке, на которую опущена вертикаль, которая сейчас — всегда сейчас. Все смыслы держатся образом этого вечного акта».
То есть внутренний порядок проживаемых и мыслимых состояний держится на непрерывно возобновляемых актах творения в вертикальном срезе по отношению к горизонтали наблюдаемого нами мира. Декарт говорил, что время человека это не то время, которое нам известно, а то время, в котором случаются события творящие наши состояния. «Агония Христа» случается и случается для истинного христианина. Не когда-то случилась, а вечно сейчас случается в его душе. Вот так и Я случаюсь и случаюсь. Я – это извечное мое случание. Не Я случаю себя, а что-то случает меня.
Человек «случается» в режиме «вечного настоящего», а не в последовательности постепенного перехода из одного состояния в другое. Во мне есть какая-то «действующая причина меня», есть действующая причина моего состояния. Я создаюсь каждый раз заново, но характерным образом. Сам я не могу быть причиной своего случания. Можно идти назад в бесконечность, к первообъекту или к первопричине, но это ни куда нас не приведет, поскольку мы должны обратить внимание на то, что нас поддерживает и воспроизводит в настоящем, порождает сейчас. Только это важно.
Материя мышления
В нас, в нашей самости имеются силы и полюса, и напряжение между ними, и что стало причиной того, что в нашей голове появилась «машина» мышления. Выготский: «ребенок говорит сам с собой так, как если бы он громко думал. Он, как будто ни к кому не обращается». Но он, все же, обращается, он постоянно обращен к самому себе, вернее сказать: к кому-то в себе. Ребенок, постоянно находится в воображаемом общении, и не только во время игры. «Дети 2-6 лет во время совместной игры заняты часто каждый только самим собой, говорят только каждый самому себе. Если издали это и производит впечатление разговора, то при ближайшем рассмотрении это оказывается коллективным монологом, участники которого не прислушиваются друг к другу и друг другу не отвечают».
Пиаже назвал это явление «детской эгоцентрической речью», потому как речь эта обращена к воображаемому собеседнику, который и внимает и отвечает. У ребенка есть свой личный невидимый собеседник. Объект неустанного с ним общения. То есть, эгоцентрическая речь предстает как общение, где озвучена лишь одна из сторон речи – первое лицо. Но есть и другое лицо – вот что важно. Есть еще один участник общения, существование которого до недавнего времени не обнаруживалось. Ребенок постоянно находится в режиме общения с этим невидимым собеседником. Он спрашивает и отвечает, требует и упрашивает, доказывает и опровергает, возмущается и успокаивает, ластится и строго наставляет, разрешает и запрещает, такое себе – притирание к кому-то, кто обращен к нему из него же самого. В этой притирке можно без особого труда найти следы тех сценариев и их вариаций, что реально имеется в обычном общении ребенка со своим семейным окружением. То есть, есть основание считать, что внешнее общение переносится, расселяется и затем качественно преобразовывается и перерабатывается во внутреннем общении – в психике.
Ребенок в своей эгоцентрической речи постоянно общается с кем-то в самом себе, с воображаемым собеседником. Самость ребенка наполняется тем, что в этом общении имеется. Далее человек воспринимает объективный мир, исключительно в свете наличия и влияния этого обращенного к нему объекта. Внутреннего объекта.
Эгоцентрическая речь ребенка на поздних этапах ее существования уже включает в себя, компонует в себе готовый (услышанный, найденный, сформированный, известный) ответ. По сути это не обычная, совершаемая в реальном времени, речь, обращенная к кому-то с открытым ожиданием ответа, а диалог, причем, что самое интересное, уже завершенный, свернутый или упакованный диалог. Ответ уже содержится в вопросе. Это упакованный диалог. Закольцованный и свершенный диалог. То есть, прежде длящееся, свершаемое в реальном времени, общение с реальным лицом, через этап и работу «эгоцентрической речи» — общение с самим собой, оказывается, в конце концов, свернутой в единый миг ее уже завершенной полной представленности в качестве готового решения.
Эгоцентрическая речь в самом своем начале максимально развернута, и обнаруживает себя во внешней речи двухлетнего ребенка обращенного к кому-то вне его. Далее она все более и более сворачивается: сокращается, укорачивается и т.д., и, в конце концов, полностью «пропадает» во внутренней речи, где и обнаруживает себя уже в речевом мышлении (Выготский). То есть, эгоцентрическая речь ребенка, годами проговариваясь, сжимается и становится структурой мышления. Она впитывает в себя детские реалии, становится отражением этих реалий, становится мышлением взрослого человека, в самом полном смысле.
Со времен античных философов принято смотреть на человека, как на единственное существо, наделённое разумом. Разум при этом понимается как важнейшее свойство, присущее исключительно человеку и отличающее его от всех прочих живых существ. «Я и есть мой разум». Если же признать, что в душе происходят неосознаваемые, не подвластные осмыслению процессы, которые могут влиять на сознательные, рассудочные представления, действия и решения и даже определять их, то привычный взгляд на человека о самом себе начинает рушиться. Высокое мнение человека о самом себе перестаёт быть бесспорным, что влечет за собой далеко идущие последствия: человек оскорблён, наносится ущерб его самолюбию. Именно с этим Фрейд связывает неприятие психоанализа и борьбу с ним: «Человек никогда не является хозяином в собственном доме, но подчиняется скупым сообщениям о том, что бессознательно происходит в его душевной жизни».
Автор: Амиран Джмухадзе